Китайская головоломка [другой перевод] - Ричард Сэпир

— Ты человек без сердца и души, — начал свою отповедь Чиун. — Лишённый к тому же интеллекта. Разозлённый истинностью того, что, как ты знаешь, должно быть правдой, ты по своей глупости пытаешься выместить свой гнев на человеке, для которого убить тебя было бы гораздо болезненнее и тяжелее, чем умереть самому. Ещё ты беззаботен. Ты оставил меня стеречь генерала, тогда как это твоя обязанность.

— Ты хочешь сказать, что тебе легче умереть самому, чем убить меня? — спросил Ремо.

— А тебе что, от этого лучше? Я не понимаю тебя, — обиделся Чиун.

И всё время по пути в Пекин Чиун держался холодно и отстраненно.

Сейчас, на улице, в столице Китая, Ремо понял вдруг, что тревожило его в людских взглядах.

— Чиун, — попросил он. — Побудь здесь и понаблюдай за мной. Скажи охранникам, чтобы они оставались с тобой.

Ремо не стал выжидать. Он натянул свой шерстяной, грубой вязки, синий свитер на лёгкие светло-коричневые брюки и, не торопясь, вышел на главную магистраль, по которой проезжали редкие автомобили. Он прошёл мимо витрин магазинов, над которыми висели огромные плакаты с китайскими лицами, мимо рядов с портретами Мао, а затем вернулся к Чиуну и двум охранникам. Один из них сидел на тротуаре, зажав руками пах. Второй вежливо и в то же время вымученно улыбался.

— Он сказал, что тебе не разрешается ходить в одиночку, — объяснил Чиун, кивнув в сторону сидевшего на тротуаре охранника.

— Ты наблюдал? — спросил Ремо.

— Я видел тебя.

— Ты наблюдал за людьми?

— Если ты подразумеваешь, понял ли я, что твоя теория относительно исчезновения генерала Лиу в Бронксе до смешного глупа, тогда ты прав. Никто, разумеется, не похищал его. Любые похитители были бы немедленно замечены. Лиу исчез в одиночку. И так же, как и ты сейчас, не привлёк ничьего внимания.

— Тогда, если он исчез один?…

— Конечно, — подтвердил Чиун. — Ты этого не знал? Я понял это сразу же.

— Почему же ты мне ничего не сказал?

— Вмешиваться в ход мыслей человека, воплощающего в себе Гийома Айронсайдса, Перри Мейсона, Мартина Лютера Кинга, Уильямса Роджера Фрейда?

«Итак, — подвёл итог Ремо, — генерала Лиу не похищали. Он приказал водителю повернуть на Джером-авеню. Застрелил обоих охранников. Затем вышел из машины, сел на поезд и встретился со своими сообщниками в Чайнагауне. Он посылал людей расправиться со мной, потому что я представлял единственную реальную угрозу его плану — сорвать визит премьера. И он застрелил Мэй Соонг, которая знала об этом, чтобы та не разболтала всё, что ей было известно. Сейчас он находится в Пекине, этот большой герой, представляющий теперь гораздо большую опасность, чем раньше».

— Вопрос, Чиун, в том, что мы будем делать?

— Если ты нуждаешься в моём совете, то он гаков: занимайся своим делом, и пусть эти подонки пожрут друг друга, как пауки в банке.

— Я ожидал от тебя этого, — признался Ремо.

Возможно, ему следует поделиться мыслями с кем-нибудь из американской миссии. Но никто из состава миссии не знал его. Единственное, о чём они были осведомлены, это то, что у него имелось два билета на обратный рейс в аэропорт Кеннеди и что его не следовало беспокоить.

Может быть, позвонить Смиту? Но как? У него уже и так было достаточно сложностей, когда он звонил Смиту из Нью-Йорка.

Оставить всё это китайцам, пусть разбираются сами! Но он разозлился, и разозлился не на шутку. Этот сукин сын застрелил свою жену. Да что жена — ему было наплевать на миллионы людей, которые могут погибнуть в новой войне. Он жаждал этого. А это уж никуда не годилось. Хуже всего было то, что Лиу пошёл на эти преступления с чистой совестью. Считал, что у него есть моральное право так поступать. Вот болван! Эта самонадеянность больше всего задевала душу Ремо.

Ремо обозрел широкую чистую улицу, по которой шли бедно и однообразно одетые люди, спешившие по своим повседневным делам. Он взглянул на безоблачное китайское небо, чистое от выхлопных газов, потому что народ Китая ещё не научился отравлять природу, и подумал, что если генерала Лиу не остановить, тогда живущие здесь так никогда и не узнают, что такое загрязнённый воздух. Потому что у них не будет личных автомобилей.

Чиун, естественно, был прав. Но его правота отнюдь не являлась абсолютной истиной. Наоборот, она была вредной.

— Ты прав, — признал Ремо.

— Но в душе ты чувствуешь совсем другое, не так ли?

Ремо промолчал. Он взглянул на часы. Пора было возвращаться в гостиницу и готовиться к посещению Дворца Культуры Трудящихся. Адъютант генерала Лиу, полковник, подчеркнул, какая это большая честь. Там будет присутствовать сам премьер, для личной встречи с освободителями народного героя.

Чиун прокомментировал это событие так:

— Береги свой бумажник.

Запретный город действительно производил впечатление чуда. Ремо, Чиун и сопровождавшие их два охранника прошли мимо каменных львов, охранявших Небесные Ворота, которые в течение пяти веков служили главным входом в город, некогда являвшийся резиденцией императоров и придворных.

Они пересекли широкий мощёный двор и направились к жёлтому, похожему на пагоду, зданию, в котором сейчас располагался главный музей, а до этого когда-то был тронный зал. В левой от них части площади Ремо увидел молодых и пожилых мужчин, упражнявшихся в Т'аи Чи Ч'уан, китайском варианте каратэ.

Здание было прекрасным. Даже Чиун при своей желчности не мог злословить по этому поводу. Интерьер здания напомнил Ремо один из тех нью-йоркских аукционов, которые были заставлены огромными и безобразными фигурами из фарфора. Он не вслушивался в сбивчивые перечисления династий и тронов, пояснения к вазам или другим неуклюжим предметам: все они подтверждали очевидный факт, что Китай открыл то-то, изобрёл то-то, когда Ремо и в помине ещё не было.

К тому времени, когда они добрались до расположенного под зданием главного зала, где генерал Лиу и премьер ожидали их, Ремо буквально изнемог от обрушившихся на него гербов, щитов и прочей феодальной экзотики. На его взгляд, всего этого хватило бы на всю армию древних кельтов.

Стоя в центральном зале, под потолком высотой в пятьдесят футов, премьер напоминал выставленную на всеобщее обозрение фарфоровую статую. Он выглядел более хрупким, чем на официальных портретах. Он был одет в обычную серую униформу, которую так любил председатель Мао, застёгнутую наглухо на шее, но костюм, отличаясь простотой, был хорошо сшит.

Премьер улыбнулся и протянул руку Ремо:

— Я очень много слышал о вас. Для меня большая честь встретиться с вами.

Ремо отказался от протянутой руки. «Пожать руку, — подумал он, — значит, признать, что я безоружен. Поэтому рукопожатие будет фарсом. Пошёл он к чёрту! Пусть он и генерал Лиу играют в войну с президентским окружением: а нам уже заплатили за то, что мы возимся с этими лживыми выродками».

— Возможно, кому-то никогда не придётся браться за оружие, — предложил премьер.

— Тогда не нужно будет обмениваться рукопожатиями, дабы показать, что ты безоружен, — поддержал эту мысль Ремо.

Премьер рассмеялся. Улыбнулся и генерал Лиу. В своей форме Лиу выглядел значительно моложе, в этом и заключался тайный смысл формы. А ещё в том, чтобы сделать ужасное занятие — убийство — безличным и оправданным, вообще не связывать его ни с людьми, ни с болью, ни с бедой…

— С разрешения премьера, — торжественно произнёс генерал Лиу, — я хотел бы показать нашим гостям самый интересный экспонат. Надеюсь, вы, господа, не будете возражать против присутствия солдат, потому что безопасность премьера превыше всего.

Ремо заметил, что на узенькой ступеньке стояло восемь солдат, все достаточно пожилые для того, чтобы носить военную форму. Находившиеся в их руках карабины были направлены на Ремо и Чиуна.

«Ну, дорогуша, — подумал Ремо, — пора приступать к делу!»

Генерал Лиу отвесил гостям сдержанный поклон и подошёл к стеклянной витрине, внутри которой хранился усыпанный драгоценными камнями меч. Его кожаные туфли мерно клацали по мраморному полу, а висевшая сбоку кобура билась о бедро. Помещение было тускло освещено, сюда не достигал солнечный свет, что лишало людей радости. Скопившаяся за века сырость пронизывала до мозга костей.

— Господа, — сказал генерал Лиу. — Это меч синанджу.

Ремо взглянул на Чиуна. Лицо того было лишено каких-либо эмоций, просто вечное спокойствие, за которым, как знал Ремо, кипели глубокие страсти.

«Это, должно быть, был церемониальный меч, — подумал Ремо, — потому что никакой кузнец не смог бы выковать меч длиной в семь футов». Ослепительное, блестящее лезвие меча было шириной с человеческое лицо, резко сужаясь к острию. Рукоятка была украшена красными и зелёными камнями. Трудно было поверить, что меч является творением рук человеческих.